| |
" Хвала простому ремеслу!"
***
Хвала простому ремеслу!
(Хоть, в общем, нет простых ремесел.)
Люблю косу и пару весел,
Люблю лопату и пилу.
Хвала работе маляра,
И кузнеца, и сталевара!..
А эта девушка скрывала
Свою профессию вчера.
Она молчала,
Но рука,
Которой руку пожимала,
Сказала прямо, без обмана:
Ее работа — нелегка.
Непросто в девичьей судьбе:
Быть может, поле засевает
И хлеб насущный добывает
Сначала нам, потом себе.
А может, нежная рука
Обветрела на верхотуре,
На сквозняках, где штукатурит,
Сжимая стебель мастерка...
Зачем скрывала (странно как!)
Свою профессию простую?..
«Ах, не схватила бы простуду:
Свежо, и небо — в облаках»,—
Подумал я и в свой пиджак
Укутал платьице в горошек,
Стесняясь девичьих ладошек
В мозолях жестких, как наждак...
КОПИРОВЩИЦА
Работа всякая нужна,
Почетна всякая сноровка.
Но лаборантам — копировка,
И вот — копирует она.
Сегодня с раннего утра
Спешат в отдел конструктора
Со схемами и чертежами —
И просят, чтобы размножали.
Они опять полны идей,
Нетерпеливого горенья.
Она же вроде б не у дел —
Не вдохновляет повторенье.
Своя и будто не своя
Средь них с печальными глазами.
И думают и шеф, и замы:
«Что сделаешь? На ней семья...»
Мать престарелая,
А дети —
Шалят, не слушаясь, дерзя.
Как будто знают:
Жить на свете —
Так жить!
Копировать нельзя...
В ШАХТЕ
"Кирзухами", как грозный командор,
Гремя по деревянному настилу,
Скорей на дух надеясь, чем на силу,
Вхожу я в штрека тёмный коридор.
Захлопнулась окованная дверь.
Какая тьма ужасная! Но ярок
Мой путеводный маленький фонарик,
С которым неразлучен я теперь.
Веди же меня, зайчик мой, веди!
И за руку держи меня покрепче.
Озорничая, вскакивай на плечи
Моим друзьям, идущим впереди.
Я отстаю сегодня, я — в хвосте,
Но твёрд мой шаг по шаткому настилу...
Я здесь две тайны главные постигну:
Как нужен свет в кромешной темноте,
Когда ты в жизнь шагаешь, будто в штрек,
Когда душа дрожит на повороте;
Как дорог человеку человек
В пути, в бою, в рискованной работе.
ШАХТЁРСКИЙ ОБЫЧАЙ
Дощатый трап скрипит под сапогами,
И ламп огни, сплетаясь на ходу,
По стойкам скачут белыми кругами,
Как будто бы играют в чехарду.
То порознь, то почти одновременно
Пронзают мрак слепящие лучи —
В забой шагает утренняя смена,
А ей навстречу — смена из ночи.
В какой-то миг, как острые рапиры,
Кольнут лучи идущих впереди —
Но вот уже упали, отступили:
Пожалуйста, спокойно проходи!
Таков шахтёрский истинный обычай,
В него стремятся сразу посвящать:
Спецовок нет со знаками различий,
И незачем друг друга освещать.
Трактуют здесь взаимную заботу
Так:
Встретившихся в шахте — не слепи,
Товарищам, спешащим на работу —
Дощатую тропинку уступи.
САМОСПАСАТЕЛЬ
Зачем самоспасатель
Под землю мы берём?
Он лишь исполосатил
Плечо моё ремнём.
Он лишняя обуза:
Колотит по бокам.
И так хватает груза
В дороге горнякам.
Идём, а он за стойки
Цепляет, паразит!
Его бы бросить —
Только
Начальство возразит.
Оно в лице дядь Сани,
Седого в тридцать пять,
Как их в пожар спасали,
Расскажет мне опять.
Когда в дыму и гари
Пришлось к стволу бежать,
Шахтёрам помогали
Спасатели дышать…
Промолвит он, итожа:
«Пусть было только раз —
Но жизнь, она ведь тоже
Единая у нас».
И хочет он рассказом
Внушить ученику,
Что всем теперь обязан
Вот этому «соску».
Его рукой погладит,
Потом покажет мне,
Как половчей пригладить
Спасатель на спине.
"Т О Р М О 3 О К"
Впервые под землёй, и с ним я не знаком
Почти — но узелок он щедро развязал,
Со мною поделясь шахтёрским тормозком,
Поскольку, глупый, сам я ничего не взял.
Не то чтобы не знал, — я слишком был учён,
Я думал: смена тут часов каких-то шесть —
Как раз, чтоб на обед попасть, —
Но не учёл,
Что слюнки потекут, когда он сядет есть.
Не надо мне борща, лангетов, киселей —
Мне б хлебушка кусок с проперченным сальцом,
Вкрутую бы яйцо,
А чтобы веселей
Жевалось,
Закусить солёным огурцом!
Он дал мне этот хлеб, яйцо, два огурца,
И сало я глотал, голодный, как удав.
Мужчина пожилой, он выручил юнца,
Поступку своему значенья не придав.
Ну вот я и воскрес!
Ну вот я и живой:
От сердца отлегло — любой мне в радость труд...
Мне после объяснял смешливый путевой:
«Нет у него детей — "бездетные" дерут!..»
Его я оборвал, пусть лучше помолчит:
Наивный человек! Что деньги?..
Дядя Вань,
Не потому, что вновь желудок мой бурчит, —
Я с тормозком, —
А так: хоть и не сын я вам,
Но в старенький ваш дом приду я вечерком:
Дрова переколю и шуткой развлеку.
И постараюсь быть особым "тормозком" —
Которым тормозят и старость, и тоску...
* * *
В стальной клети зажаты, как в тисках, —
Ждать следующей нету дураков,
И вот, раздувшись, будто батискаф,
Клеть на-гора выносит горняков.
Я вешаю на стенку номерок,
Аккумулятор ставлю в ламповой
И в душ бегу — и пахнет ветерок
Цветами и зелёною травой.
Вода коснётся век моих едва —
Забудутся тяжёлые пласты,
Где не растёт зелёная трава,
Где не цветут весёлые цветы.
Но знаю я, что завтра же с утра
Работы зуд появится в руках
И в полумрак рудничного двора
Опустит нас шахтёрский батискаф.
Там, от земного неба вдалеке,
Вновь размечтаюсь я о синеве,
О ветра исцеляющем глотке,
Настоянном на солнце и траве.
И в миг, когда полезут горняки
В ту первую им поданную клеть,
Попав опять в их жёсткие тиски,
Ни капельки не буду я жалеть…
* * *
Эй вы, шахтные поля —
бездна тёмная,
Бесконечная земля
чернозёмная.
Как в колхозы, сведены
вы в бассейны.
Чем полнёхоньки-полны,
чем засеяны?
Антрацитом, угольком
бурым, каменным,
Хлеборобом-горняком
извлекаемым.
Век не быть горняку
беззаботному,
Век не быть горняку
безработному.
Ты, горняк, не оплошай:
долю выпроси —
Не сгубили б урожай
бури-выбросы,
Град обвала, плывуна,
дым пожарища.
Быть удача нам должна
за товарища!
Плуги-струги остры,
кони шалые —
Перепашем изнутри
полушария.
И, полову от зерна
просеваючи,
Скажем: «Жить тебе, Земля,
припеваючи.
Не погибнуть тебе
с голоду-холоду.
Слава нашему серпу,
слава молоту!..»
Хлеборобу, горняку ли
думать иначе
Не к лицу: ведь мы — Микулы
Селяниновичи!
* * *
Вот опять природа проверяет нас,
Третьи сутки землю поливая.
Транспарант «Опасно: углекислый газ!»
Зажигает наша клетьевая.
Голубой, похожий на грозу,
Он в улыбке дьявольской ощерен.
И не здесь он страшен,
А внизу,
Там, где газ выходит из расщелин.
Значит, ухо ты востро держи,
Знай: опасны выемки глухие —
Точит свои тихие ножи
На тебя коварная стихия…
Раньше думал я: что нам до гроз —
Мы в земле, а грозы — над степями.
Но теперь я вижу:
Мир не прост —
К небу мы прикованы цепями.
Пусть хотя бы в облике таком:
В сниженном давлении и газе —
Есть меж небом
И меж горняком
Прочные невидимые связи!
И теплей на сердце у меня:
Будто не опасности, а льготы,
Что земля —
Некрепкая броня,
Что зависим я от непогоды…
ЖДУ ТОВАРИЩА
Всё под вечер в шахтёрском посёлке
Погружается в сон, в тишину.
Лишь собаки тоскливо, как волки,
На далёкую воют луну.
А луна, меж ветвями деревьев
Пробираясь, плывёт и плывёт...
Жду товарища —
Женя Савельев
Возвратится со смены вот-вот.
Жду, волнуюсь, и в этом признаться
Хоть себе самому-то пора:
Горизонт «восемьсот девятнадцать» —
Был там выброс внезапный вчера!
Но спаслись — угадали по кровле,
Оценив её треск ледяной,
И, родня по непролитой крови,
Целый вечер сидели в пивной.
И молчали мы, два практиканта.
«Мастер, эй — практиканту налей!»
И лежала на столике карта
Наших завтрашних шахтных полей...
А сегодня в посёлке спокойно,
Все устали и спать улеглись.
Лишь, упрямые, вдоль террикона
Огоньки пробираются ввысь.
Лишь копёр два невидимых круга
Кружит,
кружит,
звездою лучась...
Жду товарища,
лучшего друга.
Он со смены вернётся сейчас.
* * *
Я опять из глубин,
из потёмок,
Из промозглой подземной ночи.
Помурлычь мне, мой грустный котёнок,
Дам я мяса тебе — поурчи.
Расскажи мне, как старая кошка
Тебя учит, порядок любя.
И не трусь:
Хоть в мозолях ладошка,
Нежно-нежно поглажу тебя.
Мы с тобой в одинаковой роли —
Есть у каждого слабость своя:
Ты — на солнышко лечь на пороге,
И в блокнотик записывать — я.
Не ленивцы мы, не бедокуры,
Но когда не усвоим урок,
Ощущаем на собственной шкуре:
Нам задумчивость наша не впрок.
Не торопится добрая слава,
А дурная — скорее! Вперед!
И расплат незаслуженных лапа
Нашу нежную шёрстку дерёт...
Но однажды шарахнутся крысы,
Без хвостов не оставшись едва,
И про нас: «Настоящие рыси!» —
Затрубит наконец-то молва.
ХОЗЯЙКА
АККУМУЛЯТОРНЫХ ЛАМП
Вновь у памяти в плену я,
Как подумаю порой
Про горнячку озорную
У окошка ламповой.
Нас под землю снаряжая,
Так старалась проводить —
Будто, лампы заряжая,
Нас могла подзарядить.
Так глаза её умели
Излучать голубизну —
Будто мы, по крайней мере,
Уходили на войну.
Как сама ни уставала
От кислот и щелочей,
Лампу с шуткой подавала:
«Яркость — в тысячу свечей!»
Слов таинственное зелье
Верой полнило сердца,
И казалось подземелье
Залом царского дворца.
И во мгле, в пыли кромешной,
Сжав комбайна рычаги,
Вспоминал я голос нежный:
«Штрек, смотри, не подожги!»
Пел о чём-то вентилятор,
Дело спорилось легко,
И светил аккумулятор —
Будто девичье лицо!..
* * *
Чем пахнет дождь вечернею порой
На мостовой разъезженной и шаткой —
Туманами, сосновою корой
И шахтою, моею первой шахтой.
Не зря к дождю плечо моё болит:
Ведь там за инженершей длинноногой
По штрекам я таскал теодолит
С ужасно тяжеленною треногой.
Там застилал глаза мои туман,
И с кровли крупно капало на каску,
И вспоминал я бабушек и мам,
И в целом всю маркшейдерскую касту.
Там на привалах редких, чуть живой,
Со слабостью, несвойственной герою,
Я прислонялся к стойке головой,
Дыша сырой сосновою корою.
Но, оторвавшись вскорости от карт,
Светила вдаль маркшейдер наш Марина:
«Что: загрустил без дела, практикант?
Совсем тебя я, милый, уморила».
И вырастал я в собственных очах,
Студентишко, измученный и хилый,
Нести готовый Землю на плечах
За это чуть насмешливое «милый»…
* * *
И чего так сердце, в самом деле,
Прикипело к угольным пластам —
Больше чуть
чем без году неделю
И всего-то я работал там.
Но зато работал не вполсилы
И забыть поныне не могу:
После смены отдыха просило
Тело —
И упал я на лугу.
Разбросал измученные руки,
От земли восторга не тая,
Впитывая запахи и звуки,
Замечая даже муравья.
Пахли травы будто бы впервые,
Мир казался праздничней, новей...
Думал я:
«О, счастье! Мы — живые!
Здравствуй, мой коллега — муравей!»
ТОВАРИЩ МОЙ
Рассказ шахтера
...Гордился он всегда: «Живём недаром —
В ответе за семью и за страну!..»,
Товарищ мой, ушедший в глубину
И ставший жертвой горного удара.
Остались у товарища: жена,
И в трауре прекрасна и юна,
Да девочка, трёхлетняя Алёна, —
На гроб она смотрела удивлённо:
Понять никак, наверно, не могла,
Зачем отец забрался в этот ящик,
Зачем у взрослых, над отцом стоящих,
Такая невесёлая игра!
Алёнушка, мы вовсе не играли,
Когда сырую землю в руки брали
И вниз бросали, сжав её до боли,
И слушали, как падают комки —
Как будто бы стучали молотки
В его последнем очистном забое...
Товарищ мой, ушедший в глубину,
Прости свою красавицу–жену,
Рыдающую,
С горлом воспалённым,
Да девочку, трёхлетнюю Алёну,
За то, что та — всего лишь через год
Меня тихонько папой назовёт.
Когда спускаюсь в сумрачный забой,
Мне кажется: встречаюсь там с тобой —
Жду выброса, пожара иль обвала!
Но ты, беря отбойный молоток,
Мне говоришь:
«Давай нажмём, браток!»
Как будто ничего и не бывало.
Спасибо! Видно, впрямь ты не лукавишь,
Когда меня женой не попрекаешь, —
Уходишь в пласт, ни в чём не обвиня
За то, что твоя девочка Алёна
Глядит порою робко и влюблённо —
И называет папою меня…
ЛИПКИ
Как без грусти, без улыбки
Вспоминать мне о тебе,
Городок шахтёрский Липки,
Ставший вехою в судьбе?
А ведь было не до смеха —
Ты казался крут и лих:
Вырубал я эту веху
В недрах угольных твоих.
Здесь вошли в меня навеки,
С первой практики милы,
Лесосклады, сбойки, штреки,
Камерные и стволы.
И как дерево от корня,
Не убив, не отпилить —
От родного террикона
Жизнь мою не отделить!..
Липки, Липки. Запалили
Липы, вырядившись в беж,
Мои ночи —
И поили
Мёдом липовым надежд.
И была там, что, жалея,
Мне сказала: "Извини!",
Для которой лип аллею
Посадил бы, намекни —
Чтоб на смену от порога
Прямо к звёздному копру
Той цветущею дорогой
Вместе шли мы поутру...
Не позёры, а поэты
Этот город нарекли.
Друг мой, Липки, где ты? Где ты?
Ты — и рядом, и вдали.
Тоже грустен и улыбчив,
Ты ведь знаешь, старый друг:
Тем, кто влюбчив, кто прилипчив,
Очень больно от разлук.
Но в лицо мне — ветры, ветры,
Чтобы славилась Земля
Городами Сосны, Кедры,
Кипарисы, Тополя!..
ЧЕТЫРЕ ЗВОНКА
Устал после смены, толкают в бока.
В клети я стою чуть живой.
И вот наконец-то: четыре звонка —
Подъём запросил стволовой.
И будто бы эхо, почти в резонанс,
Четыре ответных — пора!
И радость такая, что поняли нас,
Что помнят и ждут на-гора...
Вам скажет — любого спроси горняка,
Как ни был бы резок и груб, —
Что эти родные четыре звонка —
Четыре медали на грудь.
И веришь в удачу и жизнь хороша
(Хоть прокляли всех мы и вся!),
Когда наша клеть — возликуй же, душа! —
Возносится на небеса...
Всё можно забыть, забывает рука
Мозолей упругую сталь —
Но те дорогие четыре звонка
Напомнит сосулек хрусталь,
Трамваи напомнят, ручьи пропоют,
Пролают дворовые псы,
И дважды за сутки
Четыре пробьют
Настенные наши часы.
Ну ладно — сосульки, собаки, трамвай,
Но ты мою слышишь мольбу,
Любимая: двери ключом открывай,
Четыре коротких — табу!
Захлопни окно, телефон укроти,
Скажи «Убирайся!» — ручью.
Иначе (прости, дорогая!) в клети
Я в юность свою улечу…
|