Ефим Васильевич Честняков
Ефим Васильевич Честняков. "Шабловский хоровод"
Ефим Васильевич Честняков. "Свадьба"
Ефим Васильевич Честняков. "Город Всеобщего Благоденствия"
Ефим Васильевич Честняков. "Славят"
(эскиз к картине "Коляда")
Ефим Васильевич Честняков. "Детские забавы"
Ефим Васильевич Честняков.
"Город Всеобщего Благоденствия"
Ефим Васильевич Честняков.
"Тетеревиный король"
Ефим Васильевич Честняков. "Слушают гусли"
_big.jpg)
Ефим Васильевич Честняков.
"Город Всеобщего благоденствия"
|
В 1920 году Чаянов публикует сочинение Кремнев Ив. «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии. Часть первая». Чаяновская утопия тесно связана с утопической литературой конца XIX-начала XX века. Картины счастливой гармоничной жизни, высшего развития сил человека характерны для многих произведений того времени. Так, в произведении Александра Богданова «Красная звезда» представлено идеальное общество Марса. М.Метерлинк в своей драмо-феерии «Синяя птица» создает образ умного делания человека, претворенного в будущем. В опере Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» реализуется мечта об утраченном рае. В живописных полотнах Честнякова мы видим «Град Всеобщего Благоденствия».
В картине «Город Всеобщего Благоденствия» Е.В. Честнякова реализована федоровская идея соборности всех живущих. Все маленькие дома, строения находятся точно под защитой огромных арок, все герои благообразны и покойны. Все части объединены в целое. Из арки спускаются люди, несущие фантастические хлебы, которые должны насытить людей, обитающих в этом прекрасном городе. Так символически реализуется евангельская притча о том, как Христос накормил несколькими хлебами множество людей. В основном все герои в крестьянской одежде или народных костюмах, как и в повести Чаянова. Здесь представлен лубочный, ярмарочный рай – все в разноцветных одеждах, дети играют на музыкальных инстурментах.
«Путешествие…» насыщено имена деятелей культуры и литераторов, текст очень плотный – описания московских реалий и архитектуры даются довольно подробно, что неслучайно для Чаянова как знатока и историка Москвы. Чаянов также наделяет своего героя любовью к коллекционированию – «<…> три года спустя положил начало своему иконному собранию, найдя у Елесея Силина Новгородского Спаса, и те многие и долгие часы, когда с горящими глазами прозелита рылся он в рукописных и книжных сокровищах шибановского антиквариата».
Утопия для Чаянова – умное возвращение к прошлому, внимательное отношение к ушедшим традициям. Ведь даже у Кремнева голова идет кругом от новых лозунгов: «Разрушая семейный очаг, мы тем самым наносим последний удар буржуазному строю!»; «Наш декрет, запрещающий домашнее питание, выбрасывает из нашего бытия радостный яд буржуазной семьи и до скончания веков укрепляет социалистическое начало».
Чаянов показывает важность, главенство семьи в жизни человека. Такую позицию утописта можно сравнить с текстом «Чудесное яблоко» Честнякова, когда необыкновенный, сказочный плод яблока может добыть только вся семья, начиная от старшего поколения и заканчивая младенцем. Основой жизни в утопической стране является семья – в отличие от «Мы» Замятина и «Красной звезды» Богданова, где люди живут в огромным коллективом, воспитание детей поручено специальным учреждениям.
Оглушительные декреты, построенные на ставших уже привычными императивах, не дают свободно мыслить: «Утомленная голова ныла и уже привычно мыслила, не думая, сознавала, не делая выводов…». Деятельность новой власти по сносу устоев жизни быстра и безапелляционна: Кремнев идет «…к полуразрушенному семейному очагу, обреченному в недельный срок к полному уничтожению» и в мыслях героя не было стройности: «…как-то не все ладно было в этом воплощении, какая-то паутина буржуазной психологии еще затемняла социалистическое сознание».
Перемещение Кремнева в страну утопии по-чаяновски мистическое, с инфернальными чертами: «Пробило два. Часы ударили с протяжным шипением и снова смолкли» <…> Книга Герцена вдруг с треском захлопнулась сама собой, и пачка фолиантов in octavo и in folio упала с полки. Кремнев вздрогнул. В комнате удушливо запахло серой. Стрелки больших стенных часов завертелись все быстрее и быстрее и в неистовом вращении скрылись из глаз».
Утопическая страна прекрасна, в ней в гармонии и природа, и чудеса техники: «На голубом небе, как корабли, плыли густые осенние облака. Рядом с ними немного ниже и совсем над землей скользили несколько аэропланов, то маленьких, то больших, диковинной формы, сверкая на солнце вращающимися металлическими частями». Кремнев особенно отмечает бодрый, оптимистический настрой людей будущего: «Все дышало какой-то отчетливой свежестью, уверенной бодростью».
В жизни страны деревня играет огромную роль, происходит возвращение к прошлому, которое имеет глубокое научное обоснование: «<…> раньше город был самодовлеющ, деревня была не более как его пьедестал. Теперь, если хотите, городов вовсе нет, есть только место приложения узла социальных связей». В быту утопических жителей много эклектики, как будто отвечающей императиву советской власти – создать синтез из всех мировых культур. Вот описание чаепития в «Братстве святого Флора и Лавра»: «Через минуту на лужайке архангельского парка, рядом с бюстколоннами античных философов, гости были усажены у шумящего самовара за стол, на льняных скатертях которого высились горы румяных ватрушек». Заметим, что это описание коррелирует с традиционным сюжетом дымковской игрушки, изображающей посиделки у самовара. Там те же горы блинов и ватрушек, кипящий самовар, шумная компания.
Утопический город – это город радости, оптимизма, большого числа людей – по описанию, которое дает Кремнев, создается ощущение постоянной демонстрации советских времен: «Тысячи автомобилей и конных экипажей в несколько рядов сплошным потоком стремились к центру города, по широким тротуарам двигалась сплошная толпа пешеходов». Этот мир красочен, ярок, ничто не должно смущать и огорчать его жителей: «Поражало почти полное отсутствие черного цвета: яркие голубые, красные, синие, желтые, почти всегда одноцветные мужские куртки и блузы смешивались с женскими очень пестрыми платьями, напоминавшими собою нечто вроде сарафанов с кринолином, но все же являющие собою достаточное разнообразие форм».
То же приподнятое настроение царит и в «Братстве святого Флора и Лавра»: «Алексея поразили строгие правила устава, почти монастырского по типу, и та сияющая, звенящая радость, которая пропитывала все кругом: и деревья, и статуи, и лица хозяев, и даже волокна осенних паутин, реющих под солнцем». В домашнем обиходе людей окружают вещи, связанные с древними традициями, с культурой прошлого: «В большинстве это были обычные вещи, выделявшиеся только тщательностью своей отделки, какой-то подчеркнутой точностью и роскошью выполнения и странным стилем своих форм, отчасти напоминавших русскую античность, отчасти орнаменты Ниневии. Словом, это был сильно русифицированный Вавилон».
Обычаи и устои утопической страны обращены в минувшее, реставрируют и возрождают его. Так, проводятся международные состязания «на звание первого игрока в бабки». Но вместе с тем уровень техники и технологии очень высок: «На 9 часов сегодня назначено начало генерального дождя, и через час метеорофоры поднимут целые вихри». «<…> были установлены метеорофоры, сеть силовых магнитных станций, управляющих погодой по методам А.А. Минина». Здесь умное отношение к природе – «против закона убывающего плодородия почвы далеко не пойдешь. Наши урожаи, дающие свыше 500 пудов с десятины, получаются чуть ли не индивидуализацией ухода за каждым колоском. Земледелие никогда не было столь ручным, как теперь». «В основе нашего хозяйственного строя, так же как и в основе античной Руси, лежит индивидуальное крестьянское хозяйство. Мы считали и считаем его совершеннейшим типом хозяйственной деятельности. В нем человек противопоставлен природе, в нем труд приходит в творческое соприкосновение во всеми силами космоса и создает новые формы бытия. Каждый работник – творец, каждое проявление его индивидуальности – искусство труда». В этих фразах – отголоски философских споров начала века. Очень сильна в представлении утопических граждан теургическая, прометеистская роль человека, неслучайно, что «Прометей» Скрябина здесь государственный гимн.
Мир разделен на несколько политических изолированных систем, страна живет своей жизнью, отделенно. Кремнев видит памятник Ленину, Керенскому и Милюкову – они «дружески поддерживают друг друга» – для людей будущего все они «сотоварищи по одной революционной работе», для утопического москвича не важно, «какая между ними была разница». История в представлении обывателей будущего обобщенна, в ней стерты подробности, она предстает в радостно-оптимистическом свете.
Картина ярмарки, куда приходит Кремнев, являет собой в концентрированной форме особенности крестьянской страны: «На прилавке лежали горы тульских пряников, поджаренных и с цукатами, тверские мятные стерлядкой и генералом и сочная разноцветная коломенская пастила. <…> Мальчишки свистали, как в доброе старое время, в глиняных золоченых петушков, как, впрочем, они свистали и при царе Иване Васильевиче, и Великом Новгороде. Двухрядная гармоника наигрывала польку с ходом».
Искусство вошло в жизнь и чаяновского крестьянина – на ярмарках в балаганах представляются выставки музеев. Кремнев с радостью узнавал «“старых знакомых” – Венецианова, Кончаловского, “Святого Герасима” рыбниковской кисти, новгородского “Илью” остроуховского собрания». Важно, что созерцание художественных работ было нужно крестьянству, вошло в его обиход – Кремнев понимает это потому, что активно раскупалось 132-е издание книги П. Муратова «История живописи на ста страницах», книга «От Рокотова до Ладонова».
Основой человека и общества считается высокая культура масс. На это в утопической стране брошены все средства. Создается новый, особый вид людей, легко воспринимающий произведения искусства: «В борьбе с этим закисанием нужно было подумать о социальном дренаже»; «Мы напрягли все усилия для создания идеальных путей сообщения, нашли средства заставить население двигаться по этим путям, хотя бы к своим местным центрам, и бросили в эти центры все элементы культуры, которыми располагали: уездный и волостной театр, уездный музей с волостными филиалами, народные университеты, спорт всех видов и форм, хоровые общества, все, вплоть до церкви и политики, было брошено в деревни для поднятия ее культуры». Возрождаются прежние, характерные для дворянской среди обычаи и устои. Вообще, культура утопической страны ориентируется на образ помещичьей культуры двадцатых годов XIX века, «давшую декабристов и подарившую миру Пушкина».
Отголоски замятинского «Мы» выявляются здесь в идее искусственного отбора: «Главная идея, облегчившая нам разрешение проблемы, была идея искусственного подбора и содействия организации талантливых жизней». Учтены и решены проблемы человеческих болезней, пороков развития, патологий – «Теперь мы знаем морфологию и динамику человеческой жизни, знаем, как можно развить из человека все заложенные в него силы. <…> теперь не может затеряться ни один талант, ни одна человеческая возможность не улетит в царство забвения…».
Тема Пушкина отражается в повести Чаянова. «<…> в залах реликвий. Его поразила комната Пушкина, раскрывшая Алексею душу великого поэта лучше, чем все десятки книг, о нем когда-то прочитанных. Ушаковский альбом, листки альбомных стихов, портреты близких, Нащокинский домик и сотни других свидетелей великой жизни». Характерно, что макеты мест, где жил и бывал Пушкин, относятся к реликвиям в утопической стране, жители должны видеть условия становления, развития и реализации великого таланта.
Алексей слушает концерт, приуроченный к празднику окончания жатвы. Его программа исполняется на кремлевских колоколах в «сотрудничестве с колоколами других московских церквей». В нее входят различные «звоны» – Ростовские XVI века, Акимовский (1731 г.), московские, перезвон Егорьевский с перебором. В соседстве с ними – литургия Рахманинова и «Прометей» Скрябина, который является государственным гимном.
Звоны, которые исполняет весь город, завораживают Алексея («подавленный, поверженный ниц высшим торжеством искусства») – завораживает размах и сила искусства, которое выходит на улицы, доступно всем: «Медные звуки, падающие с высоты на головы стихшей толпы, были подобны взмахам крыл какой-то неведомой птицы. Стихия Ростовских звонов, окончив свой круг, постепенно вознеслась куда-то к облакам, а кремлевские колокола начали строгие гаммы рахманиновской литургии».
Внезапный арест разрывает спокойную жизнь Алексея. Хотя все обвинения с него сняты, он оказывается как бы «между времен» – следствие не признает его человеком начала ХХ века, но и в жизнь новой страны, которая ему стала уже дорога, он не может войти – из тюрьмы он выходит в неизвестность.
Идеи Чаянова, изложенные им в «Путешествии…», – части его научных произведений, принявших художественную форму, а также его мечта о будущем человечества.
|