а несколько дней до Рождества, пока папа был в Москве, мама с дядей Костей занялись устройством новой залы. Дядя Костя, который очень любил красивое убранство, занялся вешаньем картин, зеркал, ламп, стор и прочего. А мама с рабочими таскала из флигеля, где все это хранилось в старой кладовой, — тюфяки, подушки, старинные канделябры, блюда и прочие вещи.

Никогда, кажется, не бывало столько приготовлений к рождественским праздникам, как в этот год. Ожидалось много гостей, и, чтобы им не было скучно, готовились елка, маскарад, катанье с гор и на коньках и прочие удовольствия.

За несколько дней уже поденные бабы, подоткнув паневы, лили целые потоки воды по всем полам. Другие, стоя босыми ногами на подоконниках, мыли стекла окон. Дворник, с коробкой толченого кирпича, суконкой чистил все медные замки, отдушины на печах и прочее.

Мы, дети, с Ханной тоже были очень заняты приготовлением огромного плум-пу-динга и украшений на елку.

По вечерам мы все собирались вокруг круглого стола под лампой и принимались за работу. После напряженного учения всей осени и первой части зимы для нас всякое новое занятие было отдохновением. А после одиночества многих месяцев приезд гостей сулил нам много удовольствия. Мама приносила большой мешок с грецкими орехами, распущенный в какой-нибудь посудине вишневый клей, который еще задолго до этого собирался нами со стволов старых вишневых деревьев, растущих у нас в грунтовом сарае, и каждому из нас давалось по кисточке и по тетрадочке с тоненькими, трепетавшими от всякого движения воздуха, золоты мы обмазывали грецкий орех, потом клали его на золотую бумажку и осторожно, едва касаясь ее пальцами, прилепляли бумажку к ореху. Готовые орехи клались на блюдо и потом, когда они высыхали, к ним булавкой прикалывалась розовая ленточка в виде петли так, чтобы за эту петлю вешать орех на елку. Это была самая трудная работа: надо было найти в орехе то место, в которое свободно входила бы булавка, и надо было ее всю всунуть в орех. Часто булавка гнулась, не войдя в орех до головки, кололись пальцы, иногда плохо захватывалась ленточка и, не выдерживая тяжести ореха, выщипывалась и обрывалась. Кончивши орехи, мы принимались за картонажи. Заранее куплена бумага, пестрая, золотая и серебряная. Были и каемки золотые, и звездочки для украшения склеенных нами коробочек. Каждый старался придумать что-нибудь новое, интересное и красивое. Клеились корзиночки, кружечки, кастрюлечки, бочонки, коробочки с крышками и без них, украшенные картиночками, звездочками и разными фигурами.

Петом одевались "скелетцы". Теперь этих кукол давно уже не делают. А в мое детство ни одна елка не обходилась без "скелетцев". Это были неодетые деревянные куклы, которые гнулись только в бедрах. Головка с крашеными черными волосами и очень розовыми щеками была сделана заодно с туловищем. Ноги были вделаны в круглую деревянную дощечку, так, чтобы кукла могла стоять. Этих "скелетцев" мама покупала целый ящик, штук в сто. Они стоили по 5 копеек и раздавались уже одетыми каждому приходящему на елку ребенку. Вместе с ящиком "скелетцев" мама приносила огромный узел с разноцветными лоскутами. Все мы запасались иголками, нитками, ножницами и начинали мастерить платья для голых скелетцев. Одевали мы их девочками, и мальчиками, и ангелами, и царями, и царицами, и наряжали в разные национальные костюмы: тут были и русские крестьянки, шотландцы, итальянцы, и итальянки. И чего, чего мы с мама и Ханной не придумывали... Наконец в сочельник все было готово... — Сергей, — распорядился папа, — вечером вели запрячь трое саней. — Мы насторожились.
— Папа, ты куда?
— На станцию, за гостями.
— А нам можно ехать? — спросила я.
— Нет, куда вам, мы вернемся ночью. И мама не поедет. — Это нас успокоило.

Нас послали спать, но перед сном мы пошли посмотреть новую пристройку. Она поспела как раз к Рождеству. Зала была поразительно великолепна: вновь натертый паркет блестел, как зеркало; на стенах висели старинные портреты толстовских предков, в простенках повешены зеркала, против них две керосиновые лампы, и посередине комнаты покрытый белой скатертью длинный стол с посудой и холодным ужином для ожидаемых гостей. В разных других комнатах были постланы для гостей кровати. Мы их пересчитали, и их было семь. Значит, ждут семерых.

В большом волнении мы пошли спать, ожидая много радости и удовольствия от завтрашнего дня и от всех последующих.

На другой день мы встали рано и все утро протомились, ожидая появления наших гостей. После дороги и позднего ужина они проспали дольше обыкновенного.

Но вот наконец они появились... Вот мой милый толстый, добрый крестный отец, Дмитрий Алексеевич Дьяков, которого мы сокращенно зовем Микликсеичем и которому, несмотря на то, что он старше папа, мы все говорим "ты". Он всегда шутит и всегда весел, и потому мы, дети, встречая его и бросаясь ему на шею, уже заранее смеемся.

— Ну, Таня, покажись, — говорит он мне. — Что, у тебя талия все такая же, как яйцо, — в середине толще, чем кверху и книзу? — Я смеюсь шутке своего крестного отца, но несколько ею уколота. И немедленно я придумываю ему ядовитый ответ. — А ты знаешь, Микликсеич, — бойко говорю я, — у меня недавно был нарыв на большом пальце, и мне положили припарку и завязали палец тряпкой, и он вышел такой толстый, что мы его прозвали Микликсеичем.

Потом приходит дочь Дмитрия Алексеевича — высокая, красивая белокурая Маша. Она вся тонкая, гибкая, нежная... Я ее страстно люблю и, главное, любуюсь ею. С нею ее компаньонка, коротенькая добродушная Софеша. И с ними же приехала наша двоюродная сестра, милая, рассеянная и восторженная Варенька.

Днем приезжает из Тулы другая двоюродная сестра — Лиза со своим мужем Леонидом Оболенским и братом Николенькой Толстым. Леонид и Николенька тоже наши большие друзья, Леонид — веселый, добрый и, кроме того, очень мягкий человек, так что всегда исполняет все наши просьбы.
— Леонид! — кричим мы. — Идем на коньках кататься.
— Да что вы! Что вы! Я сам расшибусь и вам лед проломлю, — говорит грузный Леонид. Но мы ему не даем покоя.
— Нет, пойдем. И Лизанька пойдет, Варя, и Маша, и Софеша, и Николенька... И в конце концов Леонид соглашается, и мы все идем на пруд, где у нас расчищен каток и выстроена большая деревянная гора, с которой мы катаемся на санках. Много веселых падений, неловких, смешных движений и кувыркания в снегу... Мы, дети, стараемся поразить больших нашим искусством кататься на коньках. Веселые, разрумяненные от движения на морозе, мы отправляемся домой. Нас не пускают в залу. Там мама с гостями устраивает елку и расстанавливает по столам подарки.

Чувствуется приятный смолистый запах елки...

Мы обедаем в новом кабинете папа внизу. Уже во время нашего обеда в передней слышится возня собравшихся с дворни и с деревни ребят... Они топчутся, шушукаются, толкают друг друга, и в этих звуках мы слышим признаки того же нетерпения, которым горим и мы. Праздничный обед тянется бесконечно долго. Наконец одолели жареную индюшку, и человек несет на блюде пылающий плум-пудинг. Он облит ромом и зажжен. Несущий его человек отклоняет от него лицо, чтобы не обжечься. А я смотрю на пламя и надеюсь на то, что оно не погаснет, пока плум-пудинг не донесут до меня. Мы гордимся тем, что этот плум-пудинг — произведение наших рук. Мы накануне под руководством Ханны успели вычистить для него изюм, снять кожу с миндаля и истолочь его.

Наконец обед кончен, и мы идем наверх. Проходя через переднюю, мы сочувственно переглядываемся с знакомыми нам ребятами. Тут сыновья повара: Егор и наш друг Сеня, который каждый год 9 марта делает нам таких удивительных жаворонков, тут прачкина кудрявая, черноглазая, хорошенькая Наташа, которая на Пасхе, катая яйца, говорит, что хочет выкатать — "рировенькое ряричко", тут ее сестры Варя и Маша, и много других дворовых и крестьянских детей. От них пахнет морозом и полушубками...

Наверху нас запирают в гостиную, а мама с гостями уходит в залу зажигать елку... Мы совершенно не в силах сидеть на месте и то подбегаем к одной двери, то к другой, то пытаемся смотреть в щелку, то прислушиваемся к звукам голосов в зале. Наконец слышим стремительный топот вверх по лестнице. Шум такой, точно гонят наверх целый табун лошадей. Волнение наше доходит до крайних пределов. Мы понимаем, что впустили вперед нас крестьянских ребят и что это они бегут наверх. Мы знаем, что как только они войдут в залу, так откроют двери и нам.

Так и выходит. Когда шум немного стихает, слышим приближающиеся из залы шаги мамы к гостиной двери. Вслед за этим дверь отворяется на обе половинки, и нам позволено войти...

В первую минуту мы стоим в оцепенении перед огромной елкой. Она доходит почти до самого потолка, и вся залита огнями от множества восковых свечей и сверкает бесчисленным количеством всяких висящих на ней ярких безделушек. Вокруг елки стоят Дьяковы, Варя, Лиза, Леонид, Ханна... Мама поощряет нас подойти ближе и рассмотреть свои подарки... Они разложены на столах под елкой. Я все разглядываю, всем любуюсь. Смотрю свои подарки, потом подарки братьев. Потом хожу вокруг елки и разглядываю висящие на елке игрушки и сладости. Встречаю одетых мною скелетцев и склеенные мною картонажи. Но как много и новых вещей! Вот пряники в виде львов, рыб, кошек... Вот огромные конфеты в блестящих бумажках, с приклеенными к ним фигурами лебедей, бабочек и других животных, сидящих в гнезде пышной кисеи... Вот очень забавные флакончики в виде козлят, поросят и гусей, с красными, желтыми и зелеными духами. У поросят и козлят пробки воткнуты в морды, а у гусей в хвосты.

Дворовые и деревенские дети тоже издали разглядывают все висящее на елке и указывают друг другу на то, что им больше нравится... А папа? Где папа? Я ищу его глазами, так как мне не может быть вполне весело без его участия. Мое бессознательное семилетнее сердце смутно чувствует, что то удовольствие, которое я сейчас испытываю, не может найти большого сочувствия в папа. Но я все же его отыскиваю. Он стоит где-нибудь поодаль в своей неизменной серой блузе, с засунутыми за ремень руками. Я с улыбкой взглядываю на него. И он отвечает мне тоже улыбкой, доброй и снисходительной... Я угадываю в ней следующее невысказанное им чувство: "Мне было бы приятнее, если бы ты не радовалась этим пустякам и если бы тебя не соблазняли ими. Но что же делать, я один не имею сил бороться против всех. Все-таки я рад, что тебе весело, потому что ты мне мила и близка и я тебя люблю..." И я хватаю его за его большую любимую руку и, хотя он и не сочувствует, но я веду его к своему столу и показываю ему свои подарки. Тут лежит в футляре золотой медальон от Лизы. Дьяковы в этом году сочли меня слишком взрослой для куклы, и вместо обычной Маши я получила от них настоящую медную кухонную посуду. В ней можно готовить все, что угодно. Они же подарили мне круглый кожаный рабочий ящик, в котором положено все нужное для работы. Тут и ленточки, и куски ситца, и иголки, и нитки, и тесемки, и крючки, и булавки, и ножницы, и наперсток, и всякие другие принадлежности для шитья. Ящик этот мне очень нравится. Я всю жизнь берегла его, и он до сегодняшнего дня цел у меня, хотя ни Дмитрия Алексеевича, ни Маши, ни Софеши давно уже нет.

Когда все нагляделись на елку и на свои подарки, мама с помощью Ханны и своих гостей раздает с елки всем детям "скелетцев", пряники, крымские яблоки, золоченые орехи и конфеты, и все, нагруженные своими подарками и сладостями, расходятся по домам...

Т.Л. Толстая